Слово

Александр Панфилов

Поговорим о любви

Человек не все бегает, добывая себе хлеб насущный. Иногда он останавливается и, если декорации тому способствуют, размышляет о главном. Когда бредешь, очарованный, по осеннему лесу, и желтые, красные, зеленые листья шуршат под ногами… Или когда сидишь у затухающего костра, вороша случайной палочкой вспыхивающие фиолетовым угольки… Вот тогда как-то не до хлеба насущного. Наступает момент ясности.

...Все время хочется докопаться до каких-то первичных, уже неразложимых основ, годящихся для крепкого жизненного фундамента. В сущности, набор предлагаемых для этого вещей давно неизменен. Религия, семья, благополучная страна, занятия по душе, любовь... Вот такие замечательные кирпичики. Чудесные слова расплываются в непонятное, потому что, будучи написанными на бумаге и внедренными в некие схемы-планы построения жизни, они как бы неотменимы, а в реальности оборачиваются какой-то фатальной невозможностью.

Все мы знаем, что любить лучше, чем не любить.

Я говорю про любовь с большой буквы, а не про частные, что ли, ее проявления. Хотя и с ними не все слава Богу.

Люди веками воспевают любовь между мужчиной и женщиной. Когда два человека смотрят друг на друга трепетно. С тайным страхом. Оттого что все это можно в мгновение ока потерять. Более того, с тайным знанием, что рано или поздно это будет неизбежно потеряно, и снова возникнет необходимость чем-то заполнять наступившую пустоту. До следующей пустоты. Но разве это можно назвать любовью? Каждый в деталях, радостных и печальных,
в сумасшедших деталях знает, что такое влюбленность. Но это не совсем то. Влюбленный человек становится абсолютно наивным, будь у него хоть горы опыта за плечами. И тогда он начинает строить воздушные замки, над которыми сам же, пребывая в равнодушном «опытном» состоянии, зло бы (или весело) посмеялся. Влюбленность нелюбопытна, ей вполне хватает радостного света, в котором она пребывает. Хватает частностей, деталей (в другом человеке), эту влюбленность вызвавших.

Любовь отличается от влюбленности тем, что она видит всего человека — с его достоинствами и недостатками, но и от трезвого понимания последних любовью быть не перестает. Ибо она относится к полному реальному человеку, а не к каким-то его избранным частям. Ибо она, любовь, которая бывает ли вообще на свете? Спокойная, мудрая и глубокая. Она наполняет человека ощущением благости. И она протяженна, не зная категории времени, не страшась его, потому что время для любви безразлично — оно ничего ни убавить, ни прибавить не в состоянии, оно беззубо.

Все это опять же хорошо описывается и формулируется, да не всегда хорошо получается в жизни.

Что уж говорить о той любви человека к человеку, которая заповедана нам и до которой мы не умеем вырасти.

Еще Лев Толстой заметил, что любить дальнего легче, чем любить ближнего, ибо любовь к дальнему не требует от человека постоянных внутренних усилий; она, в общем-то, безответственна. Но сам при этом именно любовь к дальнему (вполне безответственно) и манифестировал, не предложив никаких реальных рецептов сделать ее нормой жизни. Реальной нормой реальной жизни. И в своей собственной семье доэкспериментировался до того, что пришлось бежать из нее. Как предполагалось, в освобождение. А оказалось — в смерть. Хотя смерть тоже бывает освобождением.

Вот тоже пришло в голову. Я пишу сейчас эти строки и искренне люблю всех, кто их прочитает. Это просто, очень просто. Представить себе замечательного человека, увлекающегося тем же, что и я (скажем так, книгами), знающего не понаслышке, как уютно окружить себя со всех сторон литературой, занимающегося хорошим делом (воспитанием детей),
и заочно полюбить его. «Заочно» тут ключевое слово. Но, окажись мы рядом, бок о бок, на длительное время, и от этой любви ведь может не остаться и следа. Как там получится, бабушка надвое сказала.

Сколько раз в жизни наблюдал — вот соберутся вместе умные, тонкие, красивые люди делать что-нибудь хорошее (книги ли издавать, журнал ли начать, детей ли учить), и все складывается в первые дни замечательно: глаза горят, работа горит, идеи сыплются фейерверком, и атмосфера вполне любовна. А проходит месяц, другой, третий, и от этой атмосферы остается лишь пепел — сплошь взаимные претензии, воплощенный сюжет «рака, лебедя, и щуки», косые взгляды, бросаемые друг на друга, и «кулуарные» сплетни.

В чем тут дело? Проблема, как мне кажется, заключается в завышенных ожиданиях и нашей неспособности или неумении разговаривать с другим человеком на равных, воспринимать его таким, каков он есть, а не каков должен быть по нашим представлениям. Я давно для себя назвал эту проблему «проблемой пьедестала». Того внутреннего пьедестала, на который многие себя торжественно ставят.

Но оставлю эту тему для следующего разговора.