Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Библиотека в школе»Содержание №6/2005


РАЗГОВОРЫ ПОСЛЕ УРОКОВ

Истории без обложки

Татьяна Рудишина

Любите живопись, поэты!

Этюд восьмой*
Шемякинский

Михаил Шемякин – противоречивая фигура современного искусства – не может оставить в покое современников. О нем, о его творениях писали Александр Городницкий, Евгений Евтушенко, Виктор Кривулин, Михаил Юпп, Владимир Рецептор. Для них Шемякин – человек одного поколения, художник, знакомец. А для Владимира Высоцкого – близкий друг:

Натюрморт. Смешанная техника. 1980 г.

А друг мой – гений всех времен,
Безумец и повеса, –
Когда бывал в сознанье он –
Седлал хромого беса.
Трезвея он вставал под душ, –
Изничтожая вялость, –
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
А то, что друг мой сотворил, –
От бога, не от беса, –
Он крупного помола был,
Крутого был замеса.
Его снутри не провернешь
Ни острым, ни тяжелым,
Хотя он огорожен сплошь
Враждебным частоколом…

Ему Высоцкий посвятил свои лучшие стихотворения: «Купола» и «Конец охоты на волков». В Шемякине и Высоцком много общего: искусство того и другого откровенно карнавально. Помните концовку «Куполов»:

Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами, –
Если до? крови лоскут истончал, –
Залатаю золотыми я заплатами –
Чтобы чаще Господь замечал!

Михаил Шемякин – человек, изгнанный из Советского Союза, вернувшийся в постсоветскую Россию триумфатором. Из поэмы Михаила Юппа1 «Петербург в Клавераке2»:

Обалдеть!.. побелевшие шавки
За шемякинской славой бредут,
Насосавшись картин, как пиявки,
На продажу в Россию везут.
Я смотрю на крикливое стадо
Подновленной с фасада шпаны,
Как им надо! О, как им надо –
Умыкнуть карнавальные сны!..

Поэма заканчивается строками:

Шемякин! Мы вернемся в Петербург,
Когда Россия в Петербург вернется!

И действительно, Шемякин вернулся в Петербург своими работами: памятником жертвам политических репрессий на набережной Робеспьера напротив «Крестов», мемориалом в память строителям Петербурга у Самсоньевского собора, памятником Петру I в Петропавловской крепости. Каждое вторжение сопровождалось скандалом, отнюдь не только эстетическим.

Взирает ангел свысока
На пятигранный камень.
Там лысый царь без парика,
С костлявыми руками,
Сидит, расставив башмаки,
С убитым сыном рядом,
Уставив в подданных зрачки
Полубезумным взглядом.
Его глаза вгоняют в дрожь, –
Куда от них податься?
Он худобою черной схож
С блокадным ленинградцем,
Тянувшим из последних сил
И прятавшимся в щели,
Что как и он не выносил
Просторных помещений.
Без парика и без венка,
Что Фальконетом выдан,
Бритоголового зека
Напоминая видом,
Сидит он, подлокотник сжав,
Над хмурою Невою –
Судьбы печальной горожан
Пророчество живое.

Александр Городницкий, 1995

Памятник Петру I

В последние годы больше говорят о Шемякине-скульпторе, Шемякине- авторе концепции и художнике-постановщике балета «Щелкунчик» на сцене Мариинского театра. Но для питерского андеграунда конца шестидесятых существовал Шемякин-художник, днем работавший такелажником в Эрмитаже, а ночью – разгуливавший в цилиндре и фраке, участвующий в ночных бдениях таких же, как он, художников-нонконформистов.

Натюрморт с головкой чеснока

Стены увешаны связками.
Смотрит сушеный чеснок
с мудростью старческой.
Белым шуршит облаченьем –
словно в собранье архонтов –
судилище над книгочеем:
шелест на свитках значков
с потаенным значеньем,
стрекот письмен насекомых
и кашель, и шарканье ног.
Тихие белые овощи
зал заполняют собой.
Как шелестят их блокноты, и губы слегка шелушатся!
В белом стою перед ними – но как бы с толпою смешаться,
юркнуть за чью-нибудь спину, ведь нету ни шанса,
что оправдаюсь, не лягу на стол натюрморта слепой!
Итак, постановка.
Абсолютную форму кувшину
гарантирует гипс. Черствый хлеб,
изогнув глянцевитую спину,
бельмо чеснока, бельевая веревка
сообща составляют картину
отрешенного мира, но слеп
каждый, кто прикасается взглядом
к холстяному окну.
Страшен суд на вещами,
творимый художником – Садом! –
тайно, из-за спины, загляну –
он пишет любви завещанье:
ты, картонными кущами  и овощами
воевала с распадом.

Но отвернемся, читатель мой.
Ветер и шепот сухой.
В связках сушеный чеснок
изъясняется эллинской речью.
В белом стою перед ними –
и что им? за что им отвечу?
Да, я прочел и я прожил
непрочную чернь человечью
и к серебристой легенде
склонился, словно бы
к пене морской.
Шелест по залу – я слышу –
но это не старость,
так шелестит, исчезая из лодки –
ладони моей,
пена давно пересохших,
ушедших под землю морей...
Мраморным облачком пара,
блуждающим островом Парос
дух натюрморта скользит –
оживает и движется парус –
там не твоя ли спина,
убегающий смерти Орфей?

И не оглянуться!
Но и все, кто касался когда-то
бутафорского хлеба, кто пил
пустоту, что кувшином объята, –
все, как черные губы, сомкнутся
в молчанье художника-брата,
недаром он так зачернил
дальний угол стола.
Жизнь отходит назад
дальше, чем это можно представить!
Но одежда Орфея бела,
как чеснок. Шелестя и листая
(между страницами памяти
черствые бабочки спят),
шелестя и листая,
на судей он бельмы уставит,
свой невидящий взгляд...

Виктор Кривулин, 1973

_______________

* Этюды 1–4 см. в «БШ» № 5, 7, 11, 12, 20–2004, 2–2005, 3-2005

1 Михаил Юпп – поэт, историк поэзии Русского Зарубежья эмигрировал из СССР в 1980 году.

2 Клаверак – город в США, где проживает Михаил Шемякин.