Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Библиотека в школе»Содержание №10/2005


ЛИЧНОСТЬ

Календарь круглых дат

Мария Порядина

На Берегах

София Яковлевна Парнок (1885–1933),
Вера Михайловна Инбер (1890–1972),
Ирина Владимировна Одоевцева (1895–1990)

Берегов, у которых не был,
Для него все призывней краса,
Любит он под плавучим небом
Крылатые паруса…

С.П.

«Речь» этимологически и логически тяготеет к «реке». Река впадает в море, которое «витийствуя, шумит». Рассказывают, что Орфей, терзаемый менадами, уронил свою лиру в море, с тех пор оно и дает уроки стихосложения. Неудивительно, что вблизи морей рождаются поэты.

Рассказывают еще, что Орфееву лиру выловила из воды легендарная Сафо. Одну из ее поэтических наследниц в России звали Софьей.

София Яковлевна Парнок родилась 30 июля 1885 года в Таганроге – так или иначе, на берегу моря, где некогда русский царь, вдохновленный друзьями из Немецкой слободы, строил корабли. Отец ее держал аптеку; мать умерла, оставив старшую ребенком, а младших младенцами. С мачехой Соня не сошлась и вообще с семьей не особенно дружила, хотя и брат, и сестра ее не чуждались искусства1. Окончив гимназию, Софья училась музыке в Женеве, затем – юриспруденции в Петербурге; но пришли стихи и стали главным содержанием ее жизни.

Вообще-то в десятые годы искусство казалось единственным смыслом и оправданием многих жизней. Софья в это время, однако, не только публиковала стихи, но и побывала замужем за литератором В.М.Волькенштейном, приняла православие, выступала как критик и рецензент (под псевдонимом Андрей Полянин) и даже сочинила либретто для оперы «Алмаст». Но лирика побеждала и перекрывала все – гибкая, насыщенная контрастами, искренняя и отчасти эпатажная, возмущающая и покоряющая блеском удвоенной женственности.

Где море? Где небо?
Вверху ли, внизу?
По небу ль, по морю ль
тебя я везу,
Моя дорогая?
Отлив. Мы плывем,
но не слышно весла,
Как будто от берега нас отнесла
Лазурь, отбегая.

Когда на дне морском происходит землетрясение, море выплескивает гигантскую волну, и горе тем, кто не сумел заранее эвакуироваться. Нечто подобное произошло в 1914 году, когда Парнок познакомилась с Мариной Цветаевой.

Ах, от смерти моей уведи меня,
Ты, чьи руки загорелы и свежи,
Ты, что мимо прошла, раззадоря!
Не в твоем ли отчаянном имени
Ветер всех буревых побережий,
О, Марина, соименница моря!

Анализ этого сокрушительного и одухотворяющего эпизода оставим за рамками календарных заметок. Отметим только, что Парнок в результате издала один из наиболее интересных для своего времени поэтических сборников («Стихотворения», 1916). А Цветаева выбралась из детских и девических литературных мотивов и стала подлинным поэтом – в полную силу, глубоко и богато зазвучал ее взрослый, женский голос.

Семнадцатый год настиг Софью в Крыму – там она прожила до начала 20-х годов: пыталась служить, питалась собственноручно выращенными овощами, писала стихи, которые вышли в Москве подряд двумя книгами – «Розы Пiерии» (1922) и «Лоза» (1923). Но если и было в этих стихах что-нибудь «революционное», то – поистине революционное, даже для свободной «последекадентской» эпохи, пренебрежение условностями.

Всю меня обвил
воспоминаний хмель,
Говорю, от счастия слабея:
«Лесбос! Песнопенья колыбель
На последней пристани Орфея!»
Дивной жадностью
душа была ладна,

Музам не давали мы досуга.
В том краю была я не одна,
О великолепная подруга!
Под рукой моей, окрепшей  не вполне,
Ты прощала лиры звук неполный,
Ты, чье имя томное во мне,
Как луна, притягивает волны.

Макс Волошин говорил о «пронзительности всех слов, касающихся любви и ее ран» в стихах Парнок. Аделаида Герцык нашла определение – «бесприютный, вечно скитальческий гордый дух». Кстати, Парнок и в самом деле не примыкала ни к каким литературным и прочим группировкам, не увлекалась «-измами», была только некоторое время участницей объединения «Лирический круг» и дружила с коллегой Ходасевичем.

Отчасти из-за литературной и жизненной независимости, отчасти по другим причинам София Парнок не стала «советским писателем». Книга лирики «Мед столетий» не нашла издателя, сборник критических статей «Сверстники» тоже не удалось составить. Ради заработка пришлось заниматься переводами, какой-то окололитературной поденщиной. Маленькие книжки «Музыка» (1926) и «Вполголоса» (1928) остались почти незамеченными. София Яковлевна умерла в 1933 году; ее похоронили в Москве, на немецком кладбище в Лефортове. Странным образом конец этой жизни срифмовался с ее началом, над которым веяла таганрогская молодость царя-кораблестроителя и его друзей.

…над Москвой полночной
С побережий дальних
промчался ветер, –
Морем подуло...

Детское ощущение близкого моря всю жизнь отзывается в писательском творчестве, и пример тому – целая плеяда великолепных одесситов, легко покорявших Москву и литературу.

28 июня (10 июля) 1890 года в Одессе родилась Вера Моисеевна Шпенцер. Отец ее возглавлял научное издательство «Математика»; мать, урожденная Бронштейн, руководила гимназией и преподавала русскую словесность. Верочка окончила гимназию, изучала филологию на соответствующем отделении Высших женских курсов, вышла замуж за журналиста Натана Инбера, писала изящные, иронические, слегка вычурные стихи…

Первый ее сборник («Печальное вино») вышел в Париже, где они с мужем подолгу жили и откуда Вера присылала в одесские журналы статьи о последних модах: «Если слова созданы для того, чтобы скрывать свои мысли, то платья существуют для того, чтобы показывать свою душу. По крайней мере, ту сторону души, которую хочешь показать». У нее был кокетливый псевдоним – Вера Литти; иногда она подписывалась, переиначив на французский манер фамилию мужа: Vera Imbert.

Фрагмент биографии Инбер, связанный с революционными годами, странным образом восстанавливается по стихотворным сборникам: «Горькая услада» – Петроград, 1917; «Бренные слова» – Одесса, 1922. Даже и по названиям ясно, что отнюдь не диктатура победившего пролетариата волновала тогда Верочку! Впоследствии она мило сетовала, что не имеет подходящих воспоминаний:

Например, я хотела бы
помнить о том,
Как в Октябре защищала ревком
С револьвером,
в простреленной кожанке.
А я, о диван опершись локотком,
Писала стихи на Остоженке.
<…>
История шла по стране напрямик,
Был полон значения каждый миг,
Такое не повторится.
А я узнала об этом из книг
Или со слов очевидцев.
А я утопала в дни Октября
В словесном шитье и кройке.
Увы! Ошибка не только моя,
Но моей социальной прослойки.

Это стихотворение, между прочим, было написано к 25-й годовщине Октября и не раз публиковалось (под названием «Вполголоса»).

Начало двадцатых годов Вера Инбер провела в Одессе, а уж потом перебралась в Москву. Об этом – великолепная проза «Место под солнцем» (1928), в которой бушует веселая жуть двадцатых годов – голод и холод, бандиты и матросы, «товарищ Клавдия» из ЧК, тиф и веревочные сандалии, самодеятельный театр, работа за полбуханки хлеба или миску ячневой каши… и «море цвета бешеного аметиста, все в пенных сугробах, рвущее и ревущее».

В Москве Инбер примкнула к «Литературному центру конструктивистов», идеологом которого был Илья Сельвинский. Его влияние вроде бы сказалось в книгах «Цель и путь» (1924), «Мальчик с веснушками» (1926), «Сыну, которого нет» (1927). К этому времени почти позабылись и репортажи о парижских новинках 1913 года («Мода этой весны: все в цветах»), и лекции по истории костюма для оборванных одесских педагогов, и забавные псевдонимы – Старый Джон или Гусь Хрустальный...

Однако мне не кажется, что в эти годы Инбер стала неискренней. Ни поэтическая наблюдательность, ни дар словесного выражения не изменили ей. Вспомните вошедшее в учебники, но отнюдь не казенно-патриотическое стихотворение «Пять ночей и дней»: эпический зачин, явно контрастирующий с барабанными лозунгами (типа «Ленин жив»), сдержанно-торжественные метафоры и броский образ –

И потекли людские толпы.
Неся знамена впереди,
Чтобы взглянуть на профиль желтый
И красный орден на груди.

«Желтый профиль» (в контрасте с «красным орденом») – подхалимы так не пишут о вождях!

Должно быть, Инбер не воспринимала революцию как силу, направленную против нее лично. Это было что-то «свое» – грозное, но не злое. Ведь делал революцию, например, кузен Лева, сын маминого брата – дяди Давида Бронштейна. Этот самый дядя Давид страшно рассердился, когда узнал, что сын увлекся «разрушительными идеями», и Лева подолгу жил у тетки, дружил с очаровательной кузиной, а потом совсем ушел в строительство нового мира. До середины двадцатых годов революцию понимали как детище Ленина–Троцкого. Несокрушимое единство «Ленин – Сталин» родилось позже.

Но Веру Михайловну не трогали – что более чем странно, если учесть ее родство с «врагом народа» и сохраненную фамилию бывшего мужа, давным-давно оставленного где-то в Константинополе. В эти годы она была корреспонденткой советских изданий («Огонек», «Красная нива»), много ездила по стране и часто выезжала за границу – и всегда возвращалась, и по-прежнему публиковала стихи и очерки… В это же время, между прочим, она сделала новые версии либретто для опер «Травиата» и «Корневильские колокола»: это был своего рода рецидив театральных увлечений молодости.

Конечно, умеренным славословием в адрес вождя пришлось грешить и ей – но по преимуществу после войны. А войну она прожила в Ленинграде, вместе с мужем, возглавлявшим крупную клинику. Вера Михайловна выезжала читать стихи то в госпитали, то на заводы, а то и на близкую передовую, выступала на радио. Нет никакого сомнения в том, что она была такой же, как героини ее стихотворений, –

…советской патриоткой,
Ни разу не склонившей головы
Во дни блокады берегов Невы.

В декабре 1942 года она отдала в печать завершенную поэму «Пулковский меридиан» и написала заявление о приеме в партию – вот так. Через год (кандидатский стаж!) Инбер получила партбилет, а за поэму после войны ей присудили Сталинскую премию второй (!) степени.

Бывшие коллеги, покинувшие Россию, но из Европы или даже из Америки пристально наблюдавшие за развитием событий в СССР, замечали: «Вера Инбер стала большим человеком в Советской России. Справедливость требует признать, что она сумела найти приемлемый, не подхалимский тон в своих произведениях» (А.А.Биск).

И после войны Инбер по-прежнему писала стихи и прозу, в том числе для детей («Как я была маленькая», 1954) и о Ленине («Апрель», 1960), обращалась к мемуарам («Вдохновение и мастерство», 1957; «Страницы дней перебирая…», 1967) и переводам (Т.Шевченко, М.Рыльский, Ш.Петефи, Я.Райнис, И.Бехер, П.Элюар). Это была благополучная жизнь, но не совсем такая, какую Вера Михайловна предсказывала когда-то в стихах.

Слишком быстро проходит жизнь моя,
Редеет лесной опушкой,
И я – вот эта самая я –
Буду скоро беленькой старушкой.
И в гостиной у дочери моей Жанны,
Одетая по старинной моде,
Буду рассказывать медленно и пространно
О девятьсот семнадцатом годе.
Шумное молодое племя
Будет шептаться с моим зятем:
– Бабушка-то... в свое время…
Писала стихи... еще с ятем.
По тихому-тихому переулку,
На закате, когда небо золотится,
Я буду выходить на прогулку
В теплом платке и лисицах.
Ты будешь вести меня любовно и учтиво
И скажешь: – Снова сыро. Вот горе! –
И долго мы будем глядеть с обрыва
На красные листья и синее море.

Инбер пережила все свое «молодое племя» (и внука, и дочь) и скончалась в 1972 году, пребывая на руководящем посту в Союзе писателей. Должно быть, не все советские писатели – и далеко не все советские читатели – знали, какие именно стихи «с ятем» сочиняла когда-то Vera Imbert.

У ней такая маленькая грудь
И шелковая блузка цвета хаки…
Уходит капитан в далекий путь
И помнит девушку из Нагасаки.

И мы вот, как ни странно, тоже помним. И «Девушку из Нагасаки», и «Маленького Джонни», и хрестоматийно-каэспешное «Быстро, быстро донельзя…» сочинила Инбер – это факт.

А вот Ирина Одоевцева – поэтесса, прозаик и мемуарист – никогда не отличалась пристрастием к подлинным фактам: «Ни биографии, ни библиографии. Я их, как правило, избегаю». Расходятся сведения даже о том, когда она родилась – в 1895 или в 1901 году, в феврале, июне или октябре, так что мы отмечаем наименее недостоверную дату – 27 июня 1895 года. Известно зато, что родилась она в Риге, над устьем Даугавы, где балтийские чайки носятся на крыльях балтийского ветра. Известно еще, что никакой Ирины Владимировны тогда еще не было, а была Ираида, дочка присяжного поверенного Густава Гейнике. Были домашние учителя, затем гимназия, все как у всех, – и первый муж, некто Попов, не оставивший следа в истории, и переезд в Петербург, и стихи.

Когда писание стихов вошло у Ираиды в привычку, она взяла псевдонимом имя матери и стала Ириной Одоевцевой.

Современники вспоминают «стройную, белокурую, юную женщину, почти что еще девочку с огромным черным бантом в волосах, нараспев, весело и торопливо, слегка грассируя, читающую стихи, заставляя улыбаться всех без исключения, даже людей, от улыбки в те годы отвыкших» (Г.Адамович).

Начинающих поэтов пестовал тогда Гумилев. Подвернувшиеся ему стихи Одоевцевой он безжалостно раскритиковал; та ответила кокетливым стишком:

Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Позже мэтр пересмотрел свое отношение к ученице – посоветовал только избавиться от любимого банта, чтобы публика на литературных вечерах встречала «маленькую поэтессу» не «по одежке». Одоевцева стала гордостью студии «Звучащая раковина» и пользовалась особым расположением ее руководителя.

В 1922-м в Петрограде она выпустила сборник «Двор чудес». В него включены оригинальные баллады, написанные весьма рискованным с точки зрения «канонов», разноразмерным и разностопным, «разговорным» стихом, и вполне традиционная лирика в духе акмеизма.

Всегда всему я здесь была чужою –
Уж вечность без меня жила земля,
Народы гибли, и цвели поля,
Построили и разорили Трою.
И жизнь мою мне не за что любить,
Но мне милы ребяческие бредни –
О, если б можно было вечно жить,
Родиться первой, умереть последней:
Сродниться с этим миром навсегда
И вместе с ним исчезнуть без следа!

Тогда же Одоевцева вышла замуж за Георгия Иванова и вместе с ним уехала из разоренной России.

Они обосновались в Париже и не бедствовали в эмиграции: Ирине не приходилось вязать шапочки на продажу или подбирать на рынке ничейные луковицы. Французского гражданства у нее, впрочем, не было. Она писала романы («Ангел смерти», 1927; «Изольда», 1931; «Зеркало», 1939; «Оставь надежду навсегда», 1949–1954), после войны выпустила три сборника стихов («Контрапункт», 1950; «Десять лет», 1961; «Златая цепь», 1975).

Все снится мне прибой
и крылья белых птиц,
волшебно-голубой
весенний Биарриц.
И как обрывок сна,
случайной встречи вздор,
холодный, как волна,
влюбленный, синий взор.

Наследство Густава Гейнике досталось победившему классу, однако в Париже на гонорары можно было жить. Романы Ирины Одоевцевой переводились на несколько языков – только в СССР никто их не издавал. Так что и к ней, и к Иванову (он скончался в 1958) применимы слова Одоевцевой об эмигрантских писателях: «Более, чем хлеба, им не хватало любви читателя, и они задыхались в вольном воздухе чужих стран».

А мир еще жив, и бесследное исчезновение не удалось Одоевцевой – напротив, она рискнула принять на себя роль летописца. Поистине фурор произвели две мемуарные книги о первой половине двадцатого столетия – «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1978–1981). «Оставшиеся в живых немногие ревнивые свидетели тех лет традиционно обвинили ее в искажениях, неточностях. Тем не менее обе эти книги являются драгоценными историческими документами, даже если там есть аберрации и чересчур вольная игра фантазии» (Е.Евтушенко).

Весной 1987 года на волнах «перестройки» Одоевцева (похоронившая уже и третьего мужа, писателя Якова Горбова) вернулась на берега Невы. Мемуарами, которые наконец были изданы легально и огромным тиражом, зачитывалась вся Россия. Но недаром поэтический язык «серебряного века» не различает Лету и Неву. Третья книга мемуаров – «На берегах Леты» – осталась недописанной: осенью 1990 года Ирина Одоевцева отправилась на другой берег. Наверное, она нас забыла. Мы ее – нет.

Мы ведь и сами – на берегах, и наши речи впадают в книжные моря…

________________

1 Брат Софии, Валентин Парнах (они и фамилию свою писали по-разному), эксцентричный поэт и музыкант, первым привез в Россию диковинный новомодный инструмент – саксофон. Сестра Елизавета, в замужестве Тараховская, писала стихи, в том числе для детей.