Открывшаяся страница
Симон Соловейчик
До востребования
Каждый год бывает несколько дней, которые
кажутся праздником осени, когда только и
разговоров о том, как все красиво. Это был как раз
один из таких дней…
Симон Соловейчик. Мокрые под дождем
Первого октября – день рождения Симона
Львовича Соловейчика. Перед вами открывшиеся
страницы его книги
Последняя книга
Последняя книга – та, в которой
человек продолжается. У нее нет конца, пока вы
читаете и перечитываете ее, есть только
продолжение – ваши глаза и ваши мысли. Она
писалась совсем не как неторопливая рукопись,
главы создавались неделя за неделей, спешили
стать страницами газеты «Первое сентября»,
попасть в руки читателей, пока следующая глава
только намечалась. Но в ней нет торопливых слов,
потому что каждое – итог долгой жизни, долгого
внимания и понимания.
Это книга, которая писалась для себя и
для вас. Для себя – потому что путь к сердцу
другого проходит через познание собственного
сердца. И для вас – потому что она написана как
диалог с вами, с вашим опытом и биографией. Она
предлагает пройти по следу жизни, понять ее смысл
– может быть, в этом еще одно значение заглавия
«Последняя книга». И по-настоящему прочесть ее –
все равно что написать свою.
* * *
Не спрашивай, Левконоя, ни о чем таком
не спрашивай... Хотя что больше волнует, чем
дружелюбные расспросы о твоей жизни? Чем больше
человек видит интереса к себе, тем больше он
чувствует себя человеком. При этом совсем не
нужно, чтобы ты был интересен всем или многим,
чувство значительности может дать кто-то один. На
этом, собственно, держится семейное воспитание:
если ребенок чувствует себя значительным
человеком – не объектом великих забот, не
предметом семейной гордости, и уж конечно не
помехой в жизни и без того озабоченных родителей,
а именно человеком, – то этого достаточно.
Известно: чтобы артист мог сыграть короля, все
другие должны относиться к нему как к королю.
* * *
Талантливые же люди вызывают одно
чувство – восторга. Недавно были на лицейском
празднике в школе Тубельского – ну просто
замечательно. Конечно, там особая педагогика,
особые теории и подходы, это все верно, но
главное, там множество талантливых педагогов,
там все дышат энтузиазмом и талантом; конечно,
дети в таком окружении становятся другими. Может,
вся педагогика в том и состоит, чтобы привести к
детям талантливых людей – остальное сделается
само собой. Что может быть педагогичнее таланта?
Может быть, поэтому так интересны дети
– они всегда очень далеко. Разговаривая с
ребенком, приходится задирать голову и смотреть
вверх, в противном случае ребенка не увидишь. Мы
не равны с ним, у меня к нему почтение, а у него ко
мне почтения нет. Идет общение несвободного (это
я) со свободным. Секрет больших педагогов (один из
секретов) как раз в том и состоит, что они
чувствуют себя свободными с детьми, не зависят от
них. Именно оттого и свободны, что с потрясающей
силой уважают ребенка, сохраняя и единство с ним,
и чувство расстояния. Известная формула о
требовательности и уважении (чем больше
требовательности, тем больше уважения, или
наоборот) вызывает сомнения в правильности,
особенно когда эту формулу абсолютизируют и
прикрывают ею тупую требовательность. Когда я
требую от ребенка, я попадаю в зависимость от
него – выполнит или не выполнит он мое
требование? Уважением тут и не пахнет. Скорее
всего уважение связано со свободой. Чем больше
уважения к ребенку, тем больше свободы у
взрослого.
* * *
Я много лет бился над главной загадкой
воспитания. И не мог найти ответа. Пока не понял
однажды, что секрет кроется в одном, и только в
одном слове.
Слово это – дух. Секрет воспитания
не в любви, а в духовности, в духовной
наполненности любви к ребенку.
* * *
Понимание односторонним быть не
может, человек не книга. Да и книга-то хороша лишь
тогда, когда автор понимает читателя и знает его.
Книга – это письмо до востребования.
Письмо к способному понять…
Воспитание по Иванову
ОТКРЫТИЕ. Открытия бывают разные. Ученый
отыскал в небе новую звездочку – открытие.
Студент узнал, что профессор, скучный на лекциях
и въедливый на экзаменах, в войну командовал
партизанским отрядом, – тоже открытие. Человек
полюбил и понял, что мир прекрасен, – опять
открытие. Открытие может произойти в одно
мгновение, несмотря на то что было подготовлено
годами труда. Открытие может продолжаться всю
жизнь, а жизнь – стать открытием, большим и
долгим, как она сама.
Открытие коммуны только начинается в
первый день знакомства с нею, Оно продолжается
ото дня ко дню, от встречи к встрече, от сбора к
сбору.
* * *
«ЗАЧЕМ ЧЕЛОВЕКУ ИСКУССТВО?» Восемнадцать
раз брали слово Сашка Прутт и Ленька
Добровольский.
– Только интеллектуальное
искусство может обогатить духовный мир
современного человека!
Из зала кричали:
– А Есенин что же, по-твоему, больше не
нужен?
– Есенин мне просто нравится, так же
как нравится красивый пейзаж, но обогатить мой
духовный мир он не может.
– А кому нужно абстрактное
искусство, если люди его не понимают?
– А «Войну и мир», по-твоему, все
понимают? Почему никто не требует закрыть
филармонию? Ведь музыку, даже самую классическую,
понимает далеко не каждый. А многие ходят на
концерты просто ради приличия.
– Если ты не знаешь музыкального
произведения, ты ни за что не угадаешь его
названия. И это считается в порядке вещей. А
абстракционистов упрекают за то, что публика не
может угадать названия их картин!
– Почему же тогда все ругают
абстрактных художников?
– Ван Гога когда-то тоже ругали. И
Матисса ругали, и Пикассо. Даже русских
передвижников и то в свое время здорово ругали...
Диспут получился гораздо серьезнее,
чем мы предполагали. Мы боялись, как будут
чувствовать себя маленькие, – ведь рядом с
Ленькой, который учился в IX классе, сидели
пятиклассники. Но старшие, несмотря на ажиотаж,
были очень внимательны к маленьким. Их не только
не «забивали», а, наоборот, все время вызывали на
разговор.
Мне кажется, маленьким ребятам такие
диспуты дают даже больше, чем нам, «старикам». Мы
иногда спорим просто из любви к ораторскому
искусству, а у малышей от таких диспутов заметно
увеличивается скорость вращения шариков –
ускоряется темп мышления.
Ватага «Семь ветров»
Хотя у Каштанова теперь было меньше
уроков, уставал он так, как и в студенческие свои
годы не уставал, когда подрабатывал на
медицинском складе, и в библиотеке до закрытия
сидел, и матери с тетрадями управляться помогал.
Нынешняя работа Каштанова заключалась
в том, что – немного неловко об этом сообщать – в
том, что он думал. Ходил по школе. Всматривался в
ребят. Сидел на уроках. Читал ночами. Писал
какие-то записки для самого себя.
По должности своей Каштанов обязан был
отвечать за внеклассную работу – за сборы,
собрания, политинформации, экскурсии, походы и
праздники. Но директор Фролова и без него, с
помощью учителей, легко и привычно управлялась
со сборами и праздниками, говоря, что не было же
этой должности старшего воспитателя прежде – и
ничего, все делали учителя. Каштанов же взялся
отвечать именно за воспитание, а не за
воспитательные мероприятия, то есть за то взялся
отвечать, в чем отчитаться ни перед каким
начальством невозможно. Управление духом школы
– как это представить в плане работы? В справке о
работе? В отчете? Но именно того и ждала от него
Фролова, чтобы он раз в день или раз в неделю,
когда хочет, появлялся перед ней в маленьком
кабинетике и ходил от стены до стены, размышляя и
нащупывая выходы.
Наталья Михайловна не зря пять лет в
горкоме заседала, по заводам ходила, с
директорами дружбу вела. Она знала цену
думающему человеку на заводе. А в школе? А в школе
ему и цены нет. Деловые-то встречаются, она и сама
деловой человек, Фролова. Но кто думать будет,
если все делом заняты?
Чаще всего они собирались втроем –
Фролова, Каштанов и Каштанова – и говорили о
«старшеньких» – о девятом без буквы классе,
потому что Каштанов находил, что дух школы
целиком зависит от старших: «Приведем старших в
порядок, – говорил он, – остальное получится
само собой».
* * *
Каштанов забрасывал бедную Фролову
вопросами, на которые он и не ждал ответа, и шел на
урок. И опять вопросы, вопросы! Вот урок
математики, его ведет опытная, спокойная
учительница – не урок, а картинка. Вызвала Ларису
Аракелову; не знает. Вызвала Галю Полетаеву, – а
та отвечает бойко, даже с радостью. В чем дело?
Почему так радостно? Может, они соперницы?
– Ну, мы в эти детали входить не
можем, – смеялась математичка Клавдия Петровна.
– Испокон веков так ведется: не знает один –
ответит другой.
– Я вас не упрекаю, Клавдия
Петровна, что вы, что вы? Я думаю... У меня
должность теперь такая – думать... Я и сам
пятнадцать лет точно так же: не знает один –
ответит другой. И только сейчас обратил
внимание... Что же мы делаем? Мы постоянно
сталкиваем их самолюбия! С первого класса
начиная – не знает один, ответит другой, ты
плохой, а ты хороший, и наконец лучшие из них,
самые добрые и отзывчивые, перестают отвечать
нам, чтобы не подводить товарища! И хорошо
учиться считается предосудительным, и слово
«отличник» звучит насмешливо...
– Ложное товарищество, ничего не
поделаешь.
– Ложное товарищество?
– Ложное товарищество – бич школы!
– А что, если никакого ложного
товарищества нет? – впервые подумал и тут же
сказал Клавдии Петровне Каштанов. – Ну да,
конечно, конечно, это чья-то глупая и злая
выдумка, удобное объяснение неприятных нам
фактов... Конечно! Товарищество ложным не бывает,
нет двух товариществ, ложного и истинного!
Товарищество одно! Стоит нам допустить, что
товарищество может быть ложным, что в каких-то
случаях от товарища допустимо отказываться, как
мы оправдаем любое предательство, и не только в
наших школьных делах, не только! Товарищество
есть товарищество, оно дороже всех наших
математик вкупе с литературой – вот что мы
должны были бы внушать ученикам с первого класса!
Каштанов ушел, оставив Клавдию Петровну в
недоумении, и продолжал обдумывать свое
маленькое открытие. Товарищество... Использовать
его силу... Не противостоять ему, а использовать
его и осторожно, крайне осторожно направлять...
Вот ребята на улице, особенно эти,
семьветровские. Отчего они на улице сами собой
держатся кучкой, а в классе их никак не собьешь в
коллектив? Какие механизмы держат ватагу на
улице? Как перенести их в школу?
Воспитание школы
Кому вы служите, директор?
Администраторы делятся на три
группы: одних уважают, но редко любят, других
могут любить, но уважают не всегда, а третьих
обожают, хотя иногда и подшучивают над ними.
Исследования показывают, что качества директора
во многом зависят от того, на кого этот директор
ориентирован в своей работе.
Есть три вида директоров:
· директор, ориентированный на
начальство;
· директор, ориентированный на
учителей;
· директор, ориентированный на детей.
Каждый директор легко определит, к
какой группе он в действительности принадлежит,
если представит себе, что у него случилось ЧП –
ну, мальчик бегал по двору и сломал руку. Какой
будет ваша первая мысль? Один директор подумает:
«Какая неприятность, опять в районе скажут, что в
нашей школе все время что-то случается». Другой
директор огорчится: «Бедная Наталья Васильевна,
она будет так переживать, надо ее успокоить».
Третий директор бросится к мальчику, с которым
случилось несчастье, чтобы хоть чем-нибудь
помочь ему и утешить его.
У одного главная мысль о начальстве, у
другого – о коллективе, у третьего – о детях.
* * *
У хорошего директора каждый учитель
поворачивается к детям и школе лучшей своей
стороной. Задайте себе вопрос: становитесь ли вы
лучше, когда приходите в школу? – и вы поймете,
что у вас за директор.
Педагогика для всех
В заключение нечто вроде премии
терпеливому читатель – краткий пушкинский курс
педагогики. Куда короче – в шести строках! Наука
искусства воспитания для очень занятых людей.
Однажды Пушкин записал шутливые стихи
в альбом семилетнего мальчика, Павлуши
Вяземского. Пушкин был верен себе в каждой
строчке и в каждой шутке, и даже экспромты его
гораздо содержательнее, чем кажутся с виду. Вот
случай убедиться в этом: переведем веселые
строчки на язык педагогических законов.
Пушкин написал:
Кн. П.П. Вяземскому
Душа моя Павел,
Держись моих правил:
Люби то-то, то-то,
Не делай того-то.
Кажись, это ясно.
Прощай, мой прекрасный.
В шести строчках – все искусство
воспитания!
«Душа моя Павел» – люби ребенка, как
душу свою, умей выразить любовь в ласковом слове,
в ласковой интонации.
«Павел», «Кн. П.П. Вяземскому» –
обращайся с ребенком как с равным, как со
взрослым, невзначай подчеркивай, что он уже
большой – Павел! Дети никогда не бывают для себя
маленькими, они всегда «уже большие». И как бы ты
ни любил ребенка, будь с ним немножко сдержан,
особенно с мальчиком: «Душа моя», но «Павел».
«Держись моих правил» – сначала
обзаведись, пожалуйста, своими правилами жизни,
убеждениями, принципами – без них к ребенку
лучше и не подходить. И это должны быть свои
правила, своею жизнью выработанные, чужие
правила детям внушить невозможно. Сколько неудач
в воспитании из-за того, что мы пытаемся вбить в
детские головы правила, которых сами не
придерживаемся! Нет, «держись моих правил» –
слово, убедительное для ребенка своей
честностью. И не назидание, а дружеское:
«держись». Совет, которым можно и не
пользоваться. В необязательном «держись»
поучение, необходимое ребенку, и свобода от
поучения. Взрослый направляет, а действует
ребенок сам.
«Люби то-то, то-то…» – люби! Все
воспитание держится на одном этом слове: люби!
Воспитание – это не запреты, воспитывать –
пробуждать способность любить. Где любовь, там и
благодарность, там волнение, там доверие, там все
лучшие человеческие чувства – люби.
«Не делай того-то» – сказано
категорично и без объяснений. Отметим тонкость:
«не делай» – относится к автору, взрослому
человеку, это ведь из его правил – «не делай», это
правило взрослого, а не особое детское правило
для маленьких. «Не делай» – закон взрослых,
серьезных, честных людей. Не запрещено, не осудят,
не накажут, но не делаю – не в моих правилах. «Не
делай» и «люби» – двух этих слов достаточно. Есть
поле человеческого поведения. Нижняя граница его
твердая: «не делай», а верхней границы нет, она
бесконечна – «люби!».
«Кажись, это ясно» – ребенку и надо
внушать, что все наши установления и советы
просты, понятны, безусловны, ими весь мир живет. А
ты маленький, умница, ты все понимаешь с
полуслова, ты не нуждаешься в длинных нотациях.
Пусть ребенок не понял взрослого – не страшно.
Вера в понятливость мальчика постепенно сделает
его умнее: люди удивительно быстро умнеют, когда
их держат за умных. И с какой легкостью говорит
поэт с мальчиком о самых важных правилах жизни, с
какой легкостью! «Кажись, это ясно…» Он
открывается перед мальчиком. Не демонстрирует
равенство, а искренне проявляет его тем, что
говорит с мальчиком всерьез, хоть и в шутливой
форме, и говорит, иронизируя, не заученное, а
только что самим открытое.
«Прощай, мой прекрасный» – прощай!
Взрослые и не должны слишком много заниматься
детьми. Ребятам лучше быть в компании
сверстников, отдаваться играм и своим делам.
Поиграли, поговорили, объяснились в любви – и
достаточно, беги к своим игрушкам, там твой мир.
И словно кольцо замыкается: «Прощай,
мой прекрасный». Внушайте ребенку, что он
прекрасен в глазах взрослого! Кто умеет от сердца
сказать маленькому: «Мой прекрасный» – тот
счастлив в детях и у него счастливые дети. Между
двумя этими обращениями, «душа моя» и «мой
прекрасный», заключено все искусство воспитания
детей.
1977–1986 гг.
Мысль в подарок
В вопросах этики и психологии Пушкин
настолько точен, что, я думаю, и вы, читатель,
согласитесь с утверждением: как у Пушкина – так
правильно.
Симон Соловейчик |
|