Памяти друга
Дмитрий Шеваров
Прощание
со звездочетом
В третий день октября от нас ушла
Евгения Александровна Таратута
Мы помним великих писателей, но чтобы
они родились, нужны великие читатели. Читатели,
готовые в роковой час разделить с писателем
удары критики, власти или судьбы. Способные
спасти его труды от карательных органов или
обычного небрежения.
Таким великим читателем была
Евгения Александровна Таратута.
Близкий друг Симона Львовича
Соловейчика, она с первых дней создания «Первого
сентября» была нашим советчиком, автором и
сопереживателем. Симон Львович называл Евгению
Александровну «звездочетом детской литературы».
Простое перечисление имен ее друзей
лучше всего скажет о том, какая эпоха ушла. Андрей
Платонов, Василий Гроссман, Аркадий Гайдар, Лев
Квитко, Елена Благинина, Рувим Фраерман, Арсений
Тарковский, Лев Кассиль, Евгений Тарле… Ей
пожимал руку Владимир Маяковский.
Отец Евгении Таратута был
революционером-анархистом, прошедшим одиночку
Петропавловской крепости, каторгу на Енисее. На
одной из пересылок, в Тобольске, он влюбился в
одну из девушек, встречавших этап. Ее звали Агния
Маркова. После гимназии она собиралась уйти в
монастырь, но прочитав роман Войнич «Овод»
решила помогать революционерам. Агния помогла
каторжнику бежать за границу. Так они вместе
оказались в Париже, где в 1912 году у них родилась
дочь.
Первое детское воспоминание у Евгении
Александровны было связано с первой мировой
войной. 1915 год, немецкие цеппелины плывут над
парижскими улицами.
Евгения Таратута после
поступления на литературный факультет МГУ. Она
была единственной на курсе девушкой, носившей
косы
Семья вернулась в Россию в 1917 году.
Отец, посмотрев на плоды большевистской
революции, навсегда бросил политику. В Черкизове
под Москвой он организовал ферму на европейский
лад, построил электростанцию и школу,
обеспечивал продуктами ближайший детский дом.
Ферму назвал «Бодрое детство». В 30-е годы его
арестовали, а семью выслали в Сибирь. Женя с тремя
младшими братьями и мамой оказались в селе
Медведево на Иртыше. В 1939 году Женя бежала из
ссылки в Москву, где первое время ночевала на
вокзалах.
Благодаря заступничеству Фадеева Женя
стала работать литературным редактором в
журнале «Мурзилка».
После войны она готовила диссертацию
по детской литературе. Накануне защиты ее
арестовали на глазах шестилетней дочери и
приговорили к пятнадцати годам заключения. На
допросах она читала про себя Пушкина, Блока,
Маяковского… «Только благодаря русской поэзии я
не сошла тогда с ума», – говорила она.
После десяти месяцев страшных
допросов в Бутырках, ее, обезножевшую, отправили
на Север в лагерь для женщин-инвалидов (были и
такие!). Обыски, аресты и допросы снились ей и
полвека спустя.
Не признавала никаких других подарков,
кроме книг, и сколько радости было в ее голосе,
когда она сообщала мне: «Дружочек, мне подарили
чудесные книги…»
Ей было уже за восемьдесят, когда
друзья передали ей старинный сборник стихов на
евангельские темы. На книге была печать Минской
каторжной тюрьмы и дарственная надпись
тюремного священника: «Александру Таратуте…»
Оказывается, эту книгу священник вручил отцу в 1911
году перед его отправкой этапом на каторгу.
Еще в школе и университете она
увлеклась астрономией, потом это сдружило ее с
Арсением Тарковским. Много лет она дружила с
сотрудниками Крымской обсерватории, которые
назвали в честь Евгении Александровны звезду.
Когда в начале 90-х стали издавать труды
А.Л.Чижевского, она говорила мне по телефону: «Я
обнимаю эту книжку…»
Когда она совсем потеряла зрение, ее
утешала память. По памяти она листала любимые
книги. Каждый наш разговор по телефону она
украшала блистательным чтением то почти целой
главы из «Онегина», то размышлениями об «Анчаре»,
то стихами Тарковского.
После перестройки благодаря ее
хлопотам к нашим детям вернулся маленький лорд
Фонтлерой из одноименной повести Френсис
Бернетт. До последних дней, а она ушла от нас на
94-м году, Евгения Александровна искала издателя
для еще одной любимой книги своего детства –
«Босоножки» Бертольда Ауэрбаха.
Она отказывалась поверить, что Дома детской
книги больше нет на Тверской. Так и не поверила. |