Почтовый ящик времени

Путешествие по страницам «Красного библиотекаря»: как приобщали к чтению восемьдесят лет назад

Современные мысли

«Дети не умеют читать книг… В этом случае помогает совместное чтение вслух и рассказывание.

Что они вычитывают дома – неизвестно. В читальне они совсем не читают, приходят потолкаться, поболтать, посмотреть картинки. Читают лишь единицы» [36; 64]¹.

Что делать? «Не надо детей насиловать, нужна тактика. Дети экспансивны и часто сами хотят говорить о книге. Один-два умело поставленных вопроса – и вы выясняете себе личность читателя». «Можно найти причины, почему дети не читают книги: 1) детям чтение – большая работа, трудная, и они охотно отбрасывают этот труд; 2) хороших детских книг нет; 3) библиотекари не знают книг и читателей и дают не то, что нужно; 4) в библиотеке трудно схватить интерес ребенка, не знаешь, с чем он пришел» [36; 65].

Знакомо? Это написано восемьдесят лет назад.

Вот еще до боли узнаваемые совпадения: «…новая детская книга совсем не дошла до деревни, почти совсем не дошла до уездного города и мало до отдаленных губерний. Основная причина этого – дороговизна книги. …Библиотекам приходится сильно бороться с уличной литературой, потому что ребята покупают за пятачок скверные книжонки и зачитываются ими» [35; 56].

Окончание Гражданской войны. Лев Кассиль в своей знаменитой повести «Кондуит и Швамбрания» писал: «Детская библиотека – это будет главный штаб ученья и воспитания ребят вне школы… Любимый ребячий клуб. Каждый – сам хозяин. Научим книжку уважать» [8; 352]. И далее он пишет о «шумной и деловой жизни библиотеки»: «…организовали литературный кружок. Через месяц вышел первый номер нашего журнала «Смелая мысль» [8; 357]. (И в челябинской Центральной детской библиотеке с октября 1924-го появилась «Детская мысль», редактировал которую четырнадцатилетний мальчик [27].)

«Мы, – писал Л.А. Кассиль, – проводили доклады, устраивали широкие споры о книгах, литературные вечера и утра. Актеры и зрители были одинаково азартны. Слава о нашей библиотеке расходилась по Покровску все шире и шире. Десятки новых ребятишек ежедневно тянулись сюда со всех окраин… Мы отбивали свои пятки и пороги учреждений, добывая керосин и дрова для нашей библиотеки» [8; 357]. А вот хроника тех лет из журнала «Красный библиотекарь»: «…из опыта Армавирских библиотек: дети и подростки были привлечены к участию в библиотечной работе (писать плакаты и воззвания, украшать библиотеку, участвовать
в процессиях и демонстрациях, составлять из вырезок альбомы и журналы, помогать при приеме и выдаче книг, в расстановке книг по полкам, в классификации книг, лечить больные книги, вести статистику, собирать картон и обрезки материалов, ходить к неаккуратным подписчикам за невозвращенными книгами и т.д.).
В результате… вместо 30–35 человек посетителей (отдельного) кружка в настоящее время кружок имеет более 200 членов с выборным президиумом во главе» [19; 23].

Лев Кассиль очень точно отмечает «совсем новое чувство общего хозяйствования» [8; 358], появившееся
у детей – читателей библиотеки. Библиотекари-методисты также отмечают «осознанную детьми необходимость упорядочить свою помощь библиотеке и осознание коллективной ответственности за доверенную им библиотекой работу, а также желание служить примером для других посетителей» [26; 62]. В «Кондуите и Швамбрании» Дона Дина, заведующая детской библиотекой, предлагает местным подросткам-озорникам: «А у нас каждый читатель – хозяин библиотеки. Хотите быть “боевой дружиной порядка”? Будете охранять порядок в читальне, нести караул у книжной выставки. А то у нас разные хулиганы книги рвут и сорят» [8; 363].

И хулиганы «приручены», и порядок в библиотеке наведен, ибо дети чувствуют себя хозяевами библиотеки.

Для сравнения: в 1913 году анкету, распространявшуюся среди школьников Киева, заполнили всего 714 детей – боялись. Было запрещено «совместное чтение», так как это напоминало властям «кружки учащихся», а кружки не были разрешены [16; 57].

Теперь, в двадцатые годы, в библиотеках подлинная демократия. «Кружки друзей книги» есть везде, во всех детских библиотеках, и функционируют они очень активно [41].

Какая литература нужна ребенку и подростку?

Авторитетное мнение Н. Крупской: «…детские объединения, детские звенья часто не знают, что им делать, но если они будут заниматься чтением, для них работа найдется… Из классиков, по-моему, надо только выбирать, но не переделывать. Я, например, не представляю себе, чтобы в Тургенева или Толстого кто-нибудь вписывал страницы или переделывал их» [14; 29]. (Теперь охотно переделывают в дайджесты. Даже академики-филологи.)

Двадцатые годы невозможно представить без литературных судов. Кого судили? Вот описание такого суда над «Красными дьяволятами» П.Бляхина: «Был составлен обширный обвинительный акт, в котором шаг за шагом беспощадно вскрывались противоречия и нелепости “Красных дьяволят”. …Книжка осталась в библиотеке, но популярность ее была подорвана и спрос на нее сильно упал», – радуется библиотекарь [7; 74].

Но были и другие примеры: во время суда над Л.Чарской в одной из московских библиотек пионеры закидали руководителя различными аргументами, и тот не знал, что ответить [40].

«До сих пор еще не изжиты споры о так называемой сыщицкой литературе. Но библиотекари знают по опыту, как трудно бывает выправлять вкус читателей Ната Пинкертона, Буссенара, Луи Жана! Таким читателям бледными кажутся даже Жюль Верн, Уэльс или Анненская, например. В последнее время Госиздат выпускает новую пинкертоновщину, за которой тянутся уже и подростки, – серию произведений Джима Доллара под названием “Мессменд”. Разница с прежней пинкертоновщиной только в том, что тут фигурируют большевики при той же грубо-бульварной нелепой обстановке, при которой фигурировали там воры и сыщики. Такого рода литературе, конечно, не может быть места в библиотеке для детей и подростков» [22; 57].

А чему должно быть место? Сборнику «Рассказы наших читателей о жизни своих животных». Он очень охотно читался на выставке, и «на предложение прибавить в него свой рассказ дети охотно откликались…». Один член кружка притащил с собой маленького щенка, с которым и дежурил на выставке. Щенок, конечно, имел большой успех у детей, и польщенный хозяин сейчас же написал в сборник рассказ «О том, как моя собака была на выставке» [10; 65]. «Ребенок, написав сам о близко знакомом ему животном, прочтя рассказы других детей, легче заинтересуется и книгами о животных» [10; 66].

Только книги о животных казались методистам бесспорным чтением; остальные жанры вызывали сомнения. Под подозрением были даже сказки: «…сказки… порождают страх… Все эти “Золушки”, “Коты в сапогах”, “Наливное яблочко” и другие подобные сказки, – все они навеяны как раз стремлением уйти от жестокой действительности. Теперь все эти сказки должны стать лишь историческим материалом для этнографов и историков культуры и быта, а не настольной детской книгой», – считали методисты [37; 146].

«Стойкому оловянному солдатику» Х.К.Андерсена не повезло: «Но в следующем издании хотелось бы видеть еще некоторое сокращение за счет слишком пылкой любви солдатика к балерине» [37; 146]. (А сейчас дефицит подлинной пылкой любви пытаются восполнить мыльные оперы и дамские романы.) Не повезло и «Белоснежке и Розочке» братьев Гримм: «Сказка сентиментальная от начала и до конца. Превращение медведя в прекрасного принца – вот завершение сказки. Для наших детей такие сказки не нужны и даже вредны» [37; 147].

Что еще вредно? Разумеется, «Волк и семеро козлят»: «Жестокая, глупая сказка… Такие сказки не могут быть рекомендуемы» [37; 147]. И «Красную шапочку», чтоб вы не сомневались, «безусловно надо выкинуть из обихода детей, так как она полна сентиментальности, глупости и жестокости» [37; 147].

Под подозрением и русская классика: сочинения А.Пушкина библиотекарь А.Покровский называл «ярко-монархическими, аристократическими и милитарными», но все же не запрещал их чтение, ценя в Пушкине художественность [24]. (Эх, не видели они наших жестоких и «милитарных» книг!)

Но, может быть, современная отечественная литература, написанная для детей лучшими авторами, устраивала специалистов? Увы! Большое видится на расстоянии: будущих классиков не все современники распознали. Например, мнение А.Покровской (Институт детского чтения): «Книги Чуковского и Маршака для нас неприемлемы по содержанию, но приемлемы по форме» [34; 55].

А что хотят и не хотят читать сами дети? Чтение детей в двадцатые годы изучалось весьма активно и дифференцированно, по группам. Вот читатели – детдомовцы города Саратова: «Группировка читателей – стайки любителей кино – спрос на литературу в связи с репертуаром кино. Группы школьные – спрос на литературу по программам школ. Любители техники – спрос книг по радио и технике. …Небольшая группа серьезных читателей – любителей литературы о животных. Маленькая группа девочек тяготеет к повестям» [40; 72]. Но самым большим успехом у саратовских детдомовцев пользовалась художественная литература о Гражданской войне (любители этого рода книг составили самую многочисленную группу). Почему?

Вероятно, не ошибемся, отнеся эти книги к жанру боевика. Именно остроприключенческий жанр привлек детей. «…Молодые читатели, – отмечает исследователь Б.Герасимов, – при чтении художественных произведений в первую очередь обращают внимание на сюжет, по возможности оголяя его, выскабливая из него идеологическое содержание, как бы крепко оно ни срасталось со скелетом сюжета» [4; 44].

По данным Е.Гастфер, в первую тройку любимых писателей подростков входят как раз остроприключенческие Жюль Верн, Д.Дефо и Майн Рид [2]. «Увлекаются современные подростки сочинениями Уэльса, Джека Лондона, многие читают Горького, из исторических “Спартака” Джиованиолли. Много писем о произведениях русских классиков, где указывают на них как на любимые произведения. Здесь явное влияние школы» [22; 57]. (Увы! Положение не изменилось: и сейчас подавляющее большинство подростков русскую классику в основном читают по школьной программе, а не для души.)

Но в первой половине двадцатых мнения педагогов и подростков по поводу школьной классики – единственный раз за всю историю! – совпадали: «…мы проходили, например, только Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву” и “Поэзию рабочего удара” Алексея Гастева, – вспоминает себя, двенадцатилетнего, в 1923 году писатель Виктор Некрасов. – Все остальное – Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, Чехов – считались тогда буржуазными и дворянскими. Дома, правда, меня пытались приобщить к этой порочной литературе… но без особого успеха. Тургеневским барышням мы определенно предпочитали овеянных солеными и жаркими ветрами пиратов и ковбоев» [20; 477].

У юношества же, как выявило исследование Л.Переплетчиковой, самыми любимыми авторами были широко пропагандируемые М.Горький, Э.Синклер и Д.Лондон [23]. Это для нас сейчас они классики, а для читателей двадцатых годов – писатели-современники. Современная книга и тогда была вне конкуренции. Причем необязательно, чтобы автор писал о современности, главное – он сам должен быть современником, то есть смотреть сегодняшним взглядом, писать сегодняшним стилем.

Отзыв на книгу-новинку 1926 года «Тарзан» Э.Берроуза тринадцатилетней пионерки: «Книгу эту читать стоит, хотя она читателю не принесет никакой существенной пользы, но зато даст возможность отдохнуть вообще от всего, да и от стачек, митингов, забастовок, агитаций, провокаций, которыми запружена наша беллетристика, будто беллетристы поставили себе задачу, чтобы нам, читателям, это надоело, ведь однообразие так надоедает!» [4; 47]. (Счастье, что она написала это не в тридцатые годы.)

«У меня невольно потому возникла мысль, – пишет в связи с этим отзывом Б.Герасимов, – можно ли считать вредной книгу с явно неправильной мыслью, но в то же время с полной гарантией в том, что эта мысль ни одним боком не врастет в сознание читателя. …Критическая мысль читателя как бы парализуется занимательностью книги. Чем больше в книге сюжетной динамики, тем слабее работает критическая мысль» [4; 48].

Неправильная мысль в сознание читателя, может, и не врастет – прямиком отправится в подсознание, по-научному говоря, в бессознательное. А уж оттуда вытащить ее будет куда сложнее!

И насчет «сюжетной динамики» – у меня сомнение: что ж, серьезные книги (и пьесы) не могут быть одновременно и занимательны, остросюжетны? Кто б тогда смотрел Шекспира, слушал Гомера, читал Достоевского? «Все жанры хороши, кроме скучного» (Н. Буало).

Продолжение читайте,
пожалуйста, в следующих номерах

¹Ссылки даются на библиографический список, который будет напечатан в конце статьи в одном из следующих номеров.