От составителя. Трагедия балкарского народа, выселенного с родины в одно черное утро, показана так, как увидел ее Тутар, верный пастуший пес.
Недоброе утро
Когда забрезжил рассвет, тишина стала колючей – а миг спустя разбилась вдребезги.
Взорвав божественный покой, в ущелье вползла колонна чёрных грузовиков. Ревущие чудовища затмили зарю над миром. Их безжалостные колеса давили песню гор и собирались навек лишить огня балкарские очаги.
Горы в тревоге привстали над землей, а реки вспухли, словно вены на натруженных руках.
И лишь село ещё спало спокойно. Меж тем Тутар, горящими глазами глядя на оглушённую дорогу, думал: «Отчего же люди спят? Пора проснуться, выгнать этих чудовищ!»
Собрав свои недюжинные силы, Тутар бросился с пригорка ко двору, но подбежал туда вместе с машиной – как ни старался , не смог её опередить.
Громко переговариваясь, из кузова выпрыгивали люди. Тутару они сразу не понравились – у них и запах был какой-то чуждый. Один из них пинком открыл калитку, вошел во двор – Тутар застыл перед ним, вперяя ему в глаза свой бесстрашный взгляд. Ни капли доброты в его чертах пёс не увидел и сразу же решил ни за что не пускать его в дом.
Тот заорал – в ответ, оскалив зубы, зарычала собака. Человек выхватил из-за ремня воронёный ствол. Тутар же изготовился к прыжку. Но в этот миг на спину ему кто-то набросился, повалил к земле, спасая от выстрела. Это, разумеется, был Ача.
Над всем селом, словно дым над горящим лесом, повисли плач, призывы о помощи. Жена Ачи тоже роняла слёзы. А во дворе, во всех его постройках сновали люди в потных гимнастёрках, говорили они отрывисто и грубо, всех подгоняли и понукали: видно было, что сами очень спешат.
В этой неистовой буре, среди криков, брани, стонов, рыданий, Ача отнес какие-то пожитки к машине, перекинув их за борт, а вслед за тем приблизился к Тутару, который с тревогой взирал на происходящее. Он с трудом присел на корточки и крепко обнял преданного друга, прижал к своей груди его голову. Пёс растерялся – ведь в хозяйской ласке отчетливо сквозила обреченность. Тогда он, как щенок, тихо взвизгнул, порывисто лизнул Ачу в лицо, покрытое горючими слезами, и тут же ощутил солёный привкус.
Вот так Тутару пришлось узнать солёный вкус большого расставанья...
Балкарец, оторвавшись от собаки и волоча раненую ногу, в последний раз вошел в свой дом – попрощаться. Здесь каждый гвоздь был знаком его рукам, а он смотрел на всё, как на чужое... Портреты на стене – вожди, сам Сталин... Берия... Он сам их здесь развесил, искренне веря в обновление жизни, а что же теперь?! В чем она, новизна жизни?
– Чья на то воля? – спросил он у энкавэдэшника, а тот... тот просто ткнул штыком в сторону портретов.
Тогда Ача, слегка от них отпрянув, окинул их холодным острым взглядом, так, словно бы видел их в первый раз. Ругнулся по-балкарски, подошел к рыдающей жене, взял в руки сына и оставил родной дом. Навсегда.
На улице он на миг остановился, обозрел скалистые вершины – безмолвно попрощался и с ними. Жена тотчас уняла слёзы, увидев его лицо, – такая в нем была суровость. Как все странно... Вот муж её, недавний фронтовик, еще не снявший формы. И эти – тоже в военной форме. «Только до чего они не схожи!» – мелькнуло в голове у женщины. Снова взглянув на Ачу, она перепугалась: ей прежде ни разу не приходилось видеть своего мужа таким безмолвным, бледным и гневным.
<…>
Собаки, возглавляемые Тутаром, проходят по безлюдным улицам.
Бредут они безмолвно, глядя в землю: все они знают, что в домах нет ни души, огонь в них не горит, дымоходы остыли, а окна напоминают ослепшие глаза. Блеют овцы, мычат коровы, а куры невпопад и вразнобой кудахчут, совсем обезумев. Все выглядит так, словно коварный злодей вырвал из груди большого села горячее сердце.
Стая приходит на «площадь» – на ныгыш, где собирались старцы, обсуждая текущие дела, и неспешно вели речь с жамаутом*.
На ныгыше собаки становятся в круг – совсем как люди – и долго молчат, пока горе, раздирая им души, не вырывается наружу. Тутар был первым, кто завыл. Он выл, задрав морду, хрипя, закрыв глаза, а возле пасти у него клубился горячий пар.
То был плач по остывшим очагам, но в голосе различался еще и гнев.
Сначала тихо, а потом все громче другие псы подхватили скорбный вой, и над ныгышем зазвучала песня великой человеческой беды.
Она, как стая птиц, летела вослед безвинно осужденному народу, народу-арестанту, чьи собаки собрались там, где лучшие из лучших держали совет, – собрались, чтобы горестно оплакать участь своих хозяев…
Тутар окинул взглядом все собрание, чуть постоял – и зашагал к дому.
Все псы, как старцы с утренней молитвы, неспешно отправились по домам.
* Общество, общественность.
© Ахмат Созаев
Рис. Елизаветы Егошиной