Тексты без разбивки
Стефан Цвейг
Случай на Женевском озере
В летнюю ночь 1918 года, неподалеку от
маленького швейцарского городка Вилльнев, рыбак,
плывший в лодке по Женевскому озеру, заметил на
воде какой-то странный предмет. Приблизившись, он
различил кое-как сколоченный из бревен плот;
находившийся на на нем голый человек пытался
продвинуться вперед при помощи доски, заменявшей
ему весло. Удивленный рыбак подъехал к плоту,
помог несчастному перебраться в лодку, кое-как
прикрыл его наготу сетями и попытался вступить в
разговор с забившимся в угол лодки, дрожавшим от
холода человеком. Тот, однако, отвечал на
непонятном языке, ни одно слово которого не
походило на местное наречие. Рыбак, не пытаясь
более разговаривать, собрал свои сети и широкими
взмахами весел стал грести к берегу.
По мере того как в лучах зари
вырисовывались очертания берега, просветлялось
и лицо голого человека. Детская улыбка пробилась
сквозь спутанную бороду, прикрывавшую его
широкий рот; рука протянулась вперед;
полувопросительно, полууверенно лепетал он
какое-то слово в роде «Россия». По мере
приближения лодки к берегу голос его звучал
радостнее и увереннее.
Лодка врезалась в берег, где жена и
дочери рыбака ждали уже привезенного им улова;
при виде завернутого в сети голого человека они
разбежались с визгом, как некогда прислужницы
Навзикаи. Лишь постепенно, привлеченные странной
вестью, собрались на берегу и мужчины из деревни,
во главе с преисполненным величия блюстителем
порядка. Богатый опыт военного времени и
бесчисленные инструкции побудили последнего не
сомневаться в том, что он имеет дело с дезертиром,
приплывшим с французского берега. Однако, его
следовательское рвение по отношению к голому
человеку (которого снабдили, между тем, курткой и
тиковыми брюками) значительно умерилось, – он не
мог добиться ничего, кроме повторявшегося все
неувереннее и боязливее вопроса: «Россия,
Россия?». Несколько раздраженный неудачей,
блюститель порядка жестом, не оставлявшим
сомнения, пригласил незнакомца следовать за ним;
окруженный высыпавшей на берег молодежью, мокрый
и босой, в болтающейся на нем одежде, человек был
отправлен в общинное управление и заперт там. Он
не сопротивлялся, не сказал ни слова; только
светлые глаза его потемнели от разочарования, и
широкие плечи согнулись, как бы в ожидании удара.
Между тем весть о пойманном в сети
человеке дошла до ближайших отелей, и
обрадованные неожиданным развлечением дамы и
мужчины пришли посмотреть на дикаря. Одна дама
поднесла ему конфеты, которые он с
недоверчивостью обезьяны отложил в сторону;
кто-то сделал фотографический снимок, – все
шумно и весело болтали вокруг. Управляющий одной
из гостиниц, долго живший за границей и владевший
многими языками, обратился к окончательно
растерявшемуся незнакомцу на немецком,
итальянском, английском и наконец на русском
языке. Едва только было произнесено первое
русское слово, незнакомец вздрогнул, и его
добродушное лицо озарилось широчайшей улыбкой;
неожиданно он начал рассказывать свою историю
уверенно и откровенно. Она была очень длинна и
сбивчива; не все в ней было понятно случайному
переводчику. Вот какова, в общих чертах, была
судьба этого человека.
Он сражался в России; в один прекрасный
день погружен был вместе с тысячами других в
поезд, в котором везли его куда-то далеко; затем
пересел на пароход, на котором плыл еще дальше... и
было так жарко, что кости, как он выразился,
варились в теле. Где-то, наконец, их высадили и
отправили дальше, опять в вагонах; затем они
атаковали какой-то холм; что было дальше, он не
помнит, так как в самом начале пуля угодила ему в
ногу. Слушателям, которым управляющий перевел
речь беглеца, стало ясно, что он был в составе
одной из русских дивизий, посланных через Сибирь
и Владивосток на французский фронт и проехавших
полмира, чтоб попасть туда. Вместе с сожалением
пробудилось у них любопытство. Что заставило
несчастного предпринять это необыкновенное
бегство? С добродушной и вместе с тем лукавой
улыбкой русский охотно поведал о том, как,
едва-едва выздоровев, он справился у санитаров,
где Россия; они указали ему направление, и он
запомнил путь по солнцу и звездам; потом сбежал и,
прячась днем от патрулей в сараях, по ночам
продолжал свое путешествие.
Десять дней, пока шел он до этого озера,
он питался милостыней – хлебом и фруктами. Его
объяснения стали сбивчивее. Так как он родился у
Байкальского озера, то думал, повидимому, что на
другом берегу, очертания которого он заметил
вчера вечером, должна быть Россия. Он утащил из
какой-то хижины два бревна и, лежа на животе, с
помощью заменявшей весло доски, выплыл далеко в
озеро, где и нашел его рыбак.
Неуверенный вопрос, будет ли он завтра
уже дома, закончил его повествование; едва слова
эти были переведены, раздался громкий хохот,
быстро сменившийся самым жарким сочувствием.
Каждый из окружавших сунул беглецу, боязливо и
жалостно озиравшемуся, несколько монет или
ассигнаций.
Между тем пришло телефонное сообщение
из полицейского управления в Монтре, где с
немалым трудом составили протокол о
происшествии. Дело было не только в
недостаточных познаниях случайного переводчика;
жители запада столкнулись с невероятным
невежеством этого человека, который знал только
имя свое – Борис и мог дать лишь смутные сведения
о своей родной деревне. Он назвался крепостным
князя Мещерского (он именно так выразился, хотя
крепостное право отменено уже целое поколение
тому назад) и мог сказать лишь, что живет с женой и
тремя детьми за пятьдесят верст от большого
озера. Пока решалась его судьба, он стоял среди
спорящих, тупо уставившись в землю. Одни
советовали отправить его в посольство в Берн,
другие боялись, что в этом случае его вернут во
Францию; полицейский не мог решить, следует ли
рассматривать его как дезертира, или просто как
иностранца без документов; писарь заранее
высказался против того, что община должна
приютить и содержать его. Француз возмущался,
почему так возятся с этим жалким дезертиром; надо
заставить его работать или отправить обратно.
Две дамы взволнованно возражали ему, уверяя, что
он не виноват в своем несчастии, что это
преступление – отправлять человека на чужбину.
Уже готов был возгореться политический спор,
когда неожиданно один старый датчанин, энергично
вмешавшийся в разговор, предложил заплатить за
недельное содержание этого человека, с тем, чтобы
полиция пришла тем временем к какому-либо
соглашению с посольством. Неожиданное решение
вопроса удовлетворило и должностных лиц, и
частных спорщиков.
Во время спора, становившегося все
горячее и горячее, беглец поднял глаза и, не
отрываясь, смотрел на губы управляющего,
единственного человека, от которого мог он
узнать о своей дальнейшей судьбе. Он смутно
сознавал волнение, вызванное его присутствием, и,
когда разговор смолк, он, в наступившей тишине, с
умоляющим видом обратился к управляющему, сложив
руки, как женщина перед образом. Выразительность
этого движения тронула всех. Управляющий ласково
успокоил русского, сказав, что ему нечего
бояться, что он здесь в безопасности и что на
ближайшее время ему обеспечен приют на постоялом
дворе. Русский хотел было поцеловать ему руку, но
тот быстро отдернул ее. Потом он указал ему на
соседний дом – небольшой постоялый двор, где он
может получить приют и пищу, и, еще раз успокоив
его, приветливо простился с ним и направился к
своему отелю.
Не отрываясь, глядел беглец вслед
управляющему, и чем дальше тот отходил, тем
сумрачнее становилось его просветлевшее было
лицо. Пристальным взором следил он за ним, пока
тот не скрылся в расположенном на холме отеле; он
не замечал окружающих, удивленных его видом и
посмеивавшихся над ним. Когда кто-то, жалостливо
дотронувшись до него, показал ему на постоялый
двор, он, сгорбившись и опустив голову, вошел
туда. Ему открыли дверь в столовую. Он сел за стол,
на который девушка поставила стакан водки, и
неподвижно просидел там все утро с омраченным
взглядом. Деревенские детишки беспрестанно
подбегали к окошку, смеялись и что-то кричали, но
он не поднимал головы. Входившие с любопытством
поглядывали на него, но он оставался сидеть,
уставив глаза в стол, сгорбившись, смущенный и
испуганный. Когда к обеду рой людей со смехом
наполнил комнату, и сотни слов, непонятных ему,
залетали в воздухе, – он с таким ужасом ощутил
свою отчужденность, – глухой и немой среди всего
этого скопления, – что с трудом мог дрожащей
рукой поднести ложку с супом ко рту. Неожиданно
тяжелая слеза скатилась по его щеке и упала на
стол. Он испуганно оглянулся. Другие заметили ее,
и разговор оборвался. Ему стало стыдно: все ниже к
черному дереву опускалась его тяжелая,
растрепанная голова.
Так сидел он до вечера, Люди приходили
и уходили. Он не замечал их, и они на него не
обращали внимания. Как тень, сидел он в тени
печки, тяжело опустив руки на стол. Все забыли о
нем, и никто не заметил, как в сумерках он
поднялся вдруг и тупо, как зверь, зашагал к отелю.
Час и другой стоял он перед дверьми, почтительно
держа в руках шапку, не поднимая глаз ни на кого.
Наконец, один из лакеев, заметив эту
необыкновенную фигуру, стоявшую точно черный
неподвижный пень, вросший в землю перед
освещенным подъездом отеля, позвал управляющего.
Снова радость промелькнула на омраченном лице
беглеца, когда к нему обратились на родном языке.
– Что тебе нужно, Борис? – ласково
спросил управляющий.
– Прошу прощения, – пробормотал
беглец. – Я только хотел спросить... можно мне
домой?
Управляющий рассмеялся:
– Ну, конечно, Борис, можешь
отправиться домой.
– Завтра?
Управляющий стал серьезен. Столько
мольбы было в тоне беглеца, что улыбка быстро
сошла с лица собеседника.
– Нет, Борис... Не сейчас. Когда
кончится война.
– А когда? Когда она кончится?
– Одному богу известно. Мы, люди, не
знаем этого.
– А раньше? Раньше нельзя уйти?
– Нет, Борис.
– Очень это далеко?
– Да.
– Много дней пути?
– Много дней.
– Я все-таки пойду, господин. Я сильный.
Не устану.
– Борис, нельзя пойти. Ведь существует
граница!
– Граница? – тупо повторил он. Слово
это было ему незнакомо.
Потом он ответил с изумительным
упрямством:
– Я переплыву!
Управляющий снова улыбнулся; но ему
все же жаль было беднягу. Он ответил ласково:
– Нет, Борис, ничего не выйдет. Граница
– это значит чужая страна. Люди не пропустят
тебя.
– Да я ведь не буду их убивать! Я бросил
свою винтовку. Почему же они не пропустят меня к
жене, если я их попрошу, Христа ради?
Управляющий становился все серьезнее.
Горечь наполняла его сердце.
– Нет, – сказал он. – Они не пропустят
тебя, Борис.
– Так что ж мне делать, господин? Я ведь
не могу остаться здесь. Люди меня здесь не
понимают, и я не понимаю их.
– Ты выучишься, Борис.
– Нет, господин. – Он низко опустил
голову. – Я не могу учиться. Я могу только
работать в поле, больше я ничего не умею. Что мне
здесь делать? Я хочу домой. Покажите мне дорогу.
– Теперь не существует туда дороги,
Борис.
– Да ведь они не могут запретить мне
вернуться к жене, к детям! Я ведь не солдат больше.
– Они это могут, Борис.
– А царь? – спросил он неожиданно.
– Царя больше нет, Борис. Люди его
свергли.
– Больше нет царя? – Он застыл на
месте. – Значит мне не попасть домой? – устало
сказал он.
– Теперь – нет. Придется подождать,
Борис.
– Долго?
– Не знаю.
Все угрюмее становилось его лицо во
мраке.
– Я так долго ждал. Я больше не могу
ждать. Покажите дорогу. Я все-таки попробую.
– Дороги нет, Борис. Тебя схватят на
границе. Мы найдем тебе работу.
– Люди здесь не понимают меня, и я не
понимаю их, – повторил он упрямо. – Я не могу
здесь жить. Помоги мне, господин.
– Я не в состоянии, Борис.
– Помоги, ради Христа, господин! Помоги
мне, я не могу больше!
– Нет, Борис. Ни один человек теперь не
может помочь другому.
Они безмолвно стояли друг против
друга. Борис мял шапку в руках.
– Зачем же забрали меня из дому? Они
сказали, что я должен защищать царя и отечество.
Но Россия далеко, а царь... что они с ним сделали?
– Свергли.
– Свергли, – бессмысленно повторил он.
– Что ж мне теперь делать, господин? Мне домой
нужно. Дети плачут, зовут меня. Я не могу здесь
жить! Помоги мне, господин, помоги!
– Не могу, Борис.
– И никто не может помочь?
– Теперь никто.
Русский опускал голову все ниже; вдруг,
глухо промолвив: – Спасибо, господин, –
повернулся и ушел.
Медленно шел он по дороге. Управляющий
долго смотрел ему вслед, удивляясь, что тот пошел
не к постоялому двору, а спускается к озеру. Он
глубоко вздохнул и вернулся к своей работе в
отель.
* * *
Случай захотел, чтобы тот же рыбак на
следующее утро нашел голое тело утопленника.
Русский заботливо сложил на берегу подаренные
ему брюки, шапку и куртку и вернулся в озеро так
же, как перед тем появился из него.
О происшествии составлен был протокол,
и так как фамилии чужестранца не знали, то на
могиле его поставили простой деревянный крест, –
один из тех скромных памятников безвестной
судьбы, которыми покрыта теперь Европа от края до
края.
Перевод П.С.Бернштейн |